Олли прибавил ходу. Дверь. Надо выбрать дверь. Позиция. Где-то там — позиция. Здесь может быть еще одна бомба, по каким-то причинам не сдетонировавшая, он откроет дверь и… бум! И саперов нет…
Решившись, он вышиб дверь с пистолетов в руке. Чисто… что-то похожее на нормальное, человеческое жилье… только одной стены нет и потолок весь пошел черными, змеящимися трещинами. Того и гляди…
— Олли, как ты?
— Устанавливаю винтовку, сэр. Еще немного…
Он рискнул — через разваленную стену перешел в соседний номер — в него нельзя было просто так войти, тут же были серьезные разрушения. Здесь что-то горело… очень вяло горело, буквально тлело — не хватало кислорода для горения — но вот дыма было изрядно. Он инстинктивно сделал вдох, не получив нужной порции кислорода — сделал только хуже. Химическим дымом обожгло горло, он закашлялся.
Он перевернул стол — вполне подойдет для временной позиции, положил винтовку цевьем на стол и. Подтащил ее к окну. Здесь, на уровне второго этажа задымление было не столь сильным, дым был тяжелее воздуха, он стелился по земле — и Олли опасался, что снайпер раскроет его позицию и выстрелит первым.
— Олли, ну что там, черт тебя дери…
— Сэр, готово. Начинайте.
— Ты уверен?
— Так точно…
— Окей. Обратный отсчет от десяти… Десять…
На счет "один" — сержант вышел из-за укрытия, которым он избрал небольшой грузовичок с самосвальным кузовом — по его расчетам легированная сталь самосвального кузова должна была хоть как-то защитить его от пули пятидесятого калибра, если дойдет до этого…
Сознательно играя роль приманки — он дал очередь вдоль улицы. Ушел за машину. Он знал, что громовая очередь триста тридцать восьмого не может не привлечь внимания снайпера, потому что это один из немногих типов оружия, которое реально могло ему угрожать. В Афганистане моджахеды боялись и как огня — этот пулемет мог залить позицию моджахедов относительно точным и действенным огнем с полутора тысяч — вдвое, а то и втрое больше того расстояния, на котором предпочитали работать снайперы моджахедов…
— Видишь его?
— Нет, сэр.
— Окей еще раз…
В эту секунду — у него было четкое понимание, что пристрелят либо его, либо того снайпера…
Мексиканский снайпер проиграл. В этой жестокой и честной игре, где каждый ставил на кон свою жизнь, он проиграл. Польстившись на пулеметчика — он не заметил снайпера, вышедшего на позицию в отеле.
Выстрела не прозвучало — он отстрелялся и убрался обратно за грузовик, прежде чем мексиканцы сумели попасть в него из своих винтовок. Зато в наушниках — плеснулся ликующий крик Олли.
— Я в него попал! Есть, сэр. В яблочко!
— Где он был?
— В одной из квартир, сэр. Я убрал сукина сына.
Сержант перевел дух.
— Окей, Олли. Теперь убирайся из отеля и пусть кто-нибудь вытащить меня из этой задницы. Угроза ликвидирована…
Дальнейшее… спрессовалось в череду вспышек, грохота, сосущего страха и звериной ярости. У них в Стане был парень… он сделал себе татуировку Stay calm and return fire, оставайся спокойным и продолжай стрелять. Этот парень был… словно каким-то ледяным королем… даже в самой страшной перестрелке, когда башка трещит от свежеполученной контузии, ни хрена не видно из-за поднятой взрывом пыли и в этой пыльной тьме летят пули, он оставался спокойным, стрелял, перезаряжал, снова стрелял, оттаскивал раненых под защиту укрытий… и все то делал с каким-то выражением отсутствующего спокойствия на лице, с таким, с каким бы он, к примеру, сидел на веранде французского особняка девятнадцатого века в Луизиане и потягивал плантаторский пунш… чертов южанин, он просто наслаждался всей этой хренью, огненными трассами и летящей во все стороны сталью. Нолан так не мог, он все же был живым человеком, за несколько туров в зону боевых действий он стал как раз тем профессионалом, который боится смерти только потому, что не раз ее видел и знает, как она выглядит. Но сейчас… все спрессовалось в этих минутах, минутах прорыва по улицам Сьюдад-Хуареса, и мысль была только одна. Выжить. Выжить не вообще — а сейчас, сию секунду, в следующую минуту, в следующие пять часов. Не пропустить гранатометчика, стрелка, еще какую-нибудь хрень, угрожающую твоим сослуживцам и лично тебе. Просто выжить…
Вместе с отрядом мексиканских морских пехотинцев — до них дошло, что творится что-то неладное, и другого выхода у них нет, на разномастном караване из мексиканских армейских грузовиков и пикапов и реквизированных у отеля подходящих внедорожников — они рванули в сторону Патриот Стрит, прорываясь к международному аэропорту. Замыкающим шел грузовик, покрашенный в серо-стальной цвет, как военные корабли и с самодельным бронированием, которое поставили сами же мексиканские морские пехотинцы. Грузовик был русским, такие у мексиканцев были — чертова машина судного дня, она даже выглядела страшно.[75] Сбросив тент, они все время стреляли, во все стороны — это было впервые за много лет, когда они послали нахрен все правила ведения огня и стреляли не в ответ, а на упреждение. Таранный бампер грузовика, предназначенный для прорыва баррикад — сметал в сторону машины, как поставленные специально, так и брошенные на дорогу. Они были как адская колесница, сметающая все на пути к цели…
Целей было много — казалось, на них вышел весь этот хренов город. Это не были исламские экстремисты, те намного опаснее — но когда по тебе палят со всех сторон, одна из пуль рано или поздно попадет в тебя по закону подлости. Город был почти что на осадном положении, полицию здесь распустили нахрен, потому что она вся целиком продалась наркомафии и Зетас — а тех, кто не продался, тупо убили. В них стреляли из ружей из подворотен — один, два выстрела и ходу, хорошо что самопальная броня держала эти выстрелы. Но хватало и автоматчиков. Особую опасность представляли подростки с коктейлем Молотова, они кидали их из подворотен и с крыш, один такой коктейль мог вывести из строя целую машину, а если конвой остановится — тогда их просто сожгут. Сержант видел собственными глазами, как пуля попала в бутылку одного из таких босоногих метателей коктейлей — и его мгновенно охватило пламя, всего, с ног до головы. Сержант понял, что именно это — он увидит перед глазами за секунду за своей смерти, и именно за это — с него спросится на страшном суде…
Какое-то время — он был за их основным огневым средством М340, пока не кончились патроны. С ним он пробивал огнем коридор — он стрелял по всему, что видел впереди и что, по его мнению, представляло угрозу конвою. Он видел, как пули триста тридцать восьмого калибра выламывают куски из стен, пробивают стены, уничтожая тех, кто укрылся за ними — пулемет был просто убойным. Но к нему кончились боеприпасы — и сержант перешел на свой припасенный Калашников, переведя его на одиночный огонь. Магазинов к нему было немного — всего пять, сто пятьдесят патронов — но и с ним он наделал дел. Он любил эту грубую, но убойную, простую как скамейка в саду железяку, в правильных руках намного более убойную, чем легкая и изящная М4 — и русский автомат его не подводил…
О том, что они прорвались — они поняли, когда вышли к перекрытой баррикадами пограничной дороге имени Цезаря Чавеса. С той стороны — был техасский Эль-Пасо, фактически тоже мексиканский — но пропускные пункты и основные дороги перекрывали танки национальной гвардии.
Не разобравшись, один из танков едва не выстрелил по ним… он дал предупредительный из пулемета и нацелил на них свое орудие. Опознались с большим трудом, но без крови. Танк выдвинулся вперед и одним выстрелом — заставил преследователей конвоя отказаться от своих намерений…
Эти танкисты национальной гвардии и сообщили им — примерно полтора часа в Вашингтоне произошел ядерный взрыв, и командование обороной страны нарушено…
Чеченская республика Ичкерия
Граница контролируемой территории, дорога на Назрань
Район н.п. Самашки, федеральная трасса Кавказ
28 июля 2015 года
Преддверие беды
— Капитан! Капитан!
Капитан полиции Борис Берестянский спал и видел сон. Только не тот, который он видел в детстве и не тот, который он хотел бы видеть. Собственно говоря, он многое бы дал за то, чтобы этот сон никогда не видеть. Потому что в этом сне — была изнасилованная девочка лет пяти, лежавшая на полу в грязной, разгромленной, растоптанной сапогами комнате. Она лежала последи разгрома, выбитых стекол, кровавых отпечатков сапогов, смотрела на капитана и что-то говорила ему. Губы ее шевелились, но звука не было — и капитан не мог понять, что она говорит.
— Капитан! Старшой, е!
Он вынырнул из сна рывком, как пловец из воды. Видимо с криком, потому что трясший его за рукав Колек отшатнулся.